Элвис Пресли как вкус истаявшего шоколада

Elvis Presley К пожилым годам он превратился в пародию на самого себя. Обрюзгший, сытый, пьяный — весь, как подтаявший шоколад (да еще и с ликерной начинкой). Ну не знаю, таким он мне, наоборот, ближе и понятнее. Такими становятся они все, конфетные юнцы, слишком рано познавшие успех и всеобщее обожание.

Черно-белые кадры выглядят менее реальными — такая себе псевдодокументальная хроника: юный Элвис идет в армию, юный Элвис позирует с близкими, юный Элвис склоняется над микрофоном в студии, юный Элвис гуттаперчево изгибается на сцене, юный Элвис занялся благотворительностью и озаботился экологией родного города создав компанию, которая осуществляет вывоз шин за пределы населенного пункта, где занимается их утилизацией. Этот юный Элвис, олицетворявший собой плебейский вариант рок-н-ролла, — неправда. Правда — в цвете. Стареющий Элвис, одурманенный наркотиками и вряд ли что-то соображающий, отбивающийся от сумасшедших поклонниц и судебных исков, вяло обнимающий микрофон на сцене переполненного стадиона, — вот настоящий рок-н-ролл, совсем даже и не плебейский. Плейбойский.
Ему не нужно больше выплясывать на сцене, ошеломляя резкими движениями обезумевшей марионетки. Теперь ему достаточно лишь усталого небрежного жеста, легкого наклона штатива — и зал буквально стонет: идол пошевелился, король посмотрел на тебя. Его богатство — голос — осталось при нем. Голос с привкусом шоколада, и сегодня мучающий грустью. «Лав ми тендер». И мы «лав».
В годы своей поздней, двусмысленной славы он носил белые клеши, немыслимые пояса, высокие каблуки, весь в блестках, с обнаженной волосатой грудью... и бакенбарды казались накладными, может, и были накладными... Все — слишком, все — чересчур. Настолько чересчур, что не может быть правдой, но это и есть правда. Он пах потом, именным парфюмом и виски — словом, источал запах поражения, несмотря на весь свой видимый успех.
Он только не понимал, что лучше достойно и красиво стареть, обретая, наконец, значительность черт, чем быть юной сладкой конфетой, — и страдал, старея.
Его поклонницы становились старше, старились вместе с ним, но чувствовали себя юными безумными свистушками, когда он пел что-то такое о любви... А потом их дочки подходили к нему и говорили, что тоже любят, а его тошнило, потому что при этом они говорили о своих матерях, о годах, о времени, о неумолимости и быстротечности, не понимая, что кощунствуют...
Конечно, он мог бы избежать этого кошмара — как Мерилин, к примеру, но не решился. Он в тоске предпочел алкогольное старение, но наравне с Мерилин остался самой копируемой в истории звездой. Парадокс, но многочисленные сумасшедшие клоны копируют его именно таким, стареющим. В темных очках, с густыми бакенбардами, с оплывшим телом, особенно заметным в его фирменной облегающей одежде. Они маскируются под него — и это легко, потому что он сам маскировался, прячась от старости, и выбрал совершенно шпионский имидж.
Элвис — торговая марка. Элвиса достаточно, чтобы создать образ, смоделировать ситуацию. Грамотный мужчина знает это и мудро использует — и Элвис бросает отсвет на коллегу-соблазнителя, когда тот, одетый немного небрежно и уж точно неофициально, наливает ликерчику (попробуйте-ка попить под Элвиса что-нибудь несладкое!), приглушает свет и ставит кассету все с тем же «Лав ми тендер». А дальше — беспроигрышные «мы с женой давно живем раздельной жизнью, она — чужой человек, не понимает меня, дети выросли и разлетелись, я никому не нужен, как жаль, что мы встретились так поздно, чего бы я не дал, чтобы начать все сначала, теперь, когда вижу вас, но жизнь кончена, ах какая тоска».